ПЬЕР ВИТТОРИО АУРЕЛИ. «ВОЗМОЖНОСТЬ АБСОЛЮТНОЙ АРХИТЕКТУРЫ»

Фото: Егор Слизяк

Блог издательской программы публикует фрагмент новой книги, посвященный определению того, как соотносятся в архитектуре формальное и политическое.

Базовый постулат книги состоит в том, что обостренное внимание к форме в архитектуре есть необходимое условие политического, культурного и социального взаимодействия с городом. Термин «абсолютный» в понимании Аурели означает не качества чистоты и предельности, но нечто, что остается собой даже будучи отделено от «другого». Применительно к архитектуре «другим» оказывается пространство города, его организация и управление им. Политику Аурели рассматривает как агонизм, определяющийся конфронтацией и разделением. В то же самое время самая природа архитектурной формы состоит в том, чтобы отделять и отделяться.В акте и состоянии разделения архитектура обнажает одновременно и сущность города, и свою собственную сущность – как политическую форму.

Сегодня мы публикуем фрагмент из первой главы книги, «На пути к архипелагу», посвященный определению политического и формального в архитектуре.

Ильдефонс Серда. План Барселоны, 1860

Хоть можно с черным белое смешать, / их тождество нельзя провозглашать.

Александр Поуп. Опыт о человеке, 1733

Архитектура популярна в последние годы. По иронии судьбы ее растущая популярность прямо пропорциональна ощущению политического бессилия и культурного разочарования, которое испытывают архитекторы, когда речь заходит об эффективности их вклада в построение мира.

В этой парадоксальной ситуации — если не принимать во внимание феномен профессионального архитектурного «успеха» — важно критически воспринять и осмыслить популярность архитектуры. Для этого нам стоит всерьез задуматься о безусловной социальной и культурной власти архитектуры как репрезентации мира через образцовые формы реальных построек. На этом уровне проблема формы — как стратегия существования архитектуры — имеет ключевое значение, а создание формы оказывается истинным и жизненно необходимым предназначением архитектуры.

Но какие формы может предложить архитектура современному городу в обход эгоцентризма иконических зданий, параметрического дизайна или излишне подробной фиксации всех возможных сложностей и противоречий городского контекста (отсылая к названию книги американского архитектора Роберта Вентури «Сложности и противоречия в архитектуре» (1967), Аурели намекает на принципы «средового подхода» в архитектуре, – прим перев.)? На какую заметную и критическую роль может претендовать архитектура в мире, который уже не движим идеей города, а подчинен власти урбанизации? Я попытаюсь вернуть городу возможность архитектуры, которая не будет автономной кабинетной дисциплиной, но станет непосредственно противостоять урбанизации. Этой возможности можно до биться двумя способами. Во-первых, мы критически осмыслим сущностные различия между концепциями города и урбанизации — как в точках пересечения этих концепций, так и анализируя совершенно разные трактовки феномена заселения пространства. Во-вторых, мы рассмотрим, как в ходе истории урбанизация взяла верх над городом.

Я продемонстрирую развитие урбанизации не через ее предполагаемые «реальные» последствия, а через показательные проекты для городов, демонстрирующие не только урбанизацию как таковую, но и ее логику. Критически оценивая логику урбанизации (и стимулирующего ее капитализма), я пересмотрю политическое и формальное как концепции, определяющие форму как сущность архитектуры. Наконец, используя эти понятия в качестве основы, я проиллюстрирую альтернативный проект города — архипелаг — примерами особых архитектурных форм, противопо ложных формам урбанизации и противостоящих ее тотальности. Цель этой книги — введение в определение понятия архитектуры, или, иными словами, — обоснование абсолютной архитектуры.

POLIS, СIVITAS, URBS

Аристотель указывал на существенное отличие политики от экономики, описывая эти понятия как technè politikè и technè oikonomikè . Первое, в его понимании, — способность принимать решения в интересах общества, ради общего блага, ради сосуществования индивидов и групп людей. В этом смысле политика происходит от polis (а не наоборот). Polis — это пространство для многих, пространство между сосуществующими индивидами или группами индивидов.

Однако вопреки Аристотелю, который полагал, что человек по природе своей — «существо политическое», а потому считал политику делом естественным, мы можем сказать, что политическое пространство — пространство «между» — не является естественным или заданным феноменом. Политическое пространство превращается в политику именно потому, что существование этого промежуточного пространства предполагает возможность конфликтов между формирующими его частями. Эта возможность лежит в основе technè politikè — политического искусства, заключающегося в принятии решений, превращающих конфликт в сосуществование (хотя при этом сама возможность конфликтов не устраняется). Именно потому, что политика воплощается в polis — в проект города, — в самой онтологии polis заложена как возможность конфликта, так и необходимость его разрешения.

Technè oikonomikè — экономика — касается управления частным пространством в прямом смысле этого слова: домохозяйством или oikos, от которого и происходит слово oikonomikè. Аристотелевский oikos — это сложная совокупность взаимоотношений, которые он подразделяет на три категории: деспотические отношения (например, между хозяином и рабом), отеческие (между родителями и детьми) и брачные (между мужем и женой). В отличие от пространства политики, в пространстве oikos отношения между людьми заданы, неизменны и деспотичны (по Аристотелю деспот — это субъект, управляющий oikos).

Oikonomikè заботится о мудром управлении домохозяйством и контроле отношений внутри семьи. Экономический принцип отличается от принципа политики таким же образом, как домохозяйство отличается от polis. В отличие от политики, в экономике власть осуществляется не в общественных, а в личных интересах; более того, она непререкаема, поскольку ее сфера — не общественное пространство polis, а частное пространство дома. Это различие возникло в греческом городе-государстве, построенном на контрасте двух его составляющих: oikoi — агломерации частных домов — и политического пространства агоры, где происходил обмен мнениями и принимались общественно значимые решения. Частное пространство дома — это основное пространство социума, обеспечивающее естественное воспроизводство его членов, а публичное пространство агоры — это политическое пространство, предназначенное для дискуссий и столкновений ради общественных интересов. В этом смысле историю городов Запада можно охарактеризовать как порой скрытую и двусмысленную, а порой явную борьбу между частными и общественными, политическими и экономическими интересами. В древнеримском городе аналогичная борьба проявлялась в дихотомии urbs и civitas. Латинское слово urbs обозначало «город», отличаясь по смыслуот греческого слова polis. Понятие urbs указывало на саму материальную составляющую города. В принципе, urbs называли все здания, сосредоточенные внутри городских стен, без каких-либо политических оценок. Если polis создавался на основе уже существующего, не проявленного сообщества, то urbs ни с какими сообществами связан не был, а потому мог строиться ex novo, с чистого листа, подобно обычному дому. Таким образом, мы можем утверждать, что понятие urbs описывает простое условие наличия защищенного пространства для совместного проживания, по принципу устройства подобного частному дому с его материальными нуждами. Если греческий polis был городом, строго ограниченным своими стенами, то римский urbs не подразумевал границы и на деле расширялся, превращаясь в территориальное образование, в котором решающую роль играли дороги.

Как отмечала Ханна Арендт, для древних греков была особо важна идея nomos (закона). Nomos — это закон, который не регулирует политическую деятельность, но задает ей определенные пространственные границы, проходящие по линии городских стен и разделяющие частные и общественные пространства. Nomos был обрамлением, необходимой предпосылкой, но не объектом политики. Nomos был призван сдерживать бесконечность взаимоотношений, порождаемых политической жизнью polis, или, точнее, противо стоять ей. Речь идет о той «ненасытности», которую Арендт (вслед за Эсхилом) считает неизбежным побочным эффектом политики и «которую может сдержать только nomos — закон, как его понимали греки». Арендт пишет: «Nomos ограничивает действия и не позволяет им раствориться в непредсказуемой, постоянно расширяющейся системе взаимоотношений, тем самым придавая действиям устойчивую форму, превращая каждое из них в поступок, который может запомниться и сохраниться лишь в своем величии и непревзойденном совершенстве».

В отличие от греческой концепции nomos, римское понятие закона, lex, было политическим по определению: оно подразумевало политический консенсус сторон в пределах юрисдикции этого закона. Если греческий nomos был предопределенной формой, ограничивающей развертывание политической жизни, то римский закон был политическим инструментом на службе римской экспансии — с его помощью римляне вынуждали другие народы войти в инклюзивный союз на благо самого Рима. Тогда как nomos, создавая границу, сдерживал бесконечное распространение греческого polis, то инклюзивная идея lex превратила Рим из polis в civitas и, тем самым, в империю.

Таким образом, в самой идее греческого polis заложен принцип архипелага не только с точки зрения реальной географической формы, но и потому, что сущность его политической формы подразумевала взаимоотношения в строго ограниченном пространстве. Римскую империю, напротив, можно описать как систему, в которой многообразие империи жадно поглощалось и преобразовывалось в тотальное единство. Это единство связано с самим процессом расселения, опирающимся на логику идеи urbs.

В отличие от островного характера polis, urbs демонстрирует экспансионистскую и инклюзивную логику развития римских территорий. Римляне использовали понятие urbs, подразумевая Рим, поскольку в их экспансионистской логике именно Рим был универсальным символическим образцом для остального заселенного пространства империи. Таким образом, urbs был призван обозначать универсальную и всеобщую форму общежития. Вот почему, как мы увидим впоследствии, именно словом urbs «изобретатель» урбанизма Ильдефонс Серда заменил понятие ciudad (город), посчитав его излишне ограничительным: ciudad отсылало к политическим и символическим условиям, характеризующим однокоренной civitas.

Входя в состав urbs, civitas подразумевает гражданство или право гражданства. В отличие от urbs, понятие civitas относится не к буквальной форме населенного пространства, а к политическому статусу его обитателей. Civitas происходит от слова cives, которое обозначает собрание людей разного происхождения, решивших сосуществовать в рамках единого закона, что в свою очередь превращает их в граждан. Как и в случае с urbs, между римским civitas и греческим polis существует фундаментальное различие. Civitas — это собрание людей разного происхождения, а греческий polis — сообщество выходцев из одного места (чужеземцам не разрешалось участвовать в политической жизни полиса).

Можно, однако, утверждать, что и polis, и civitas являются всецело политическими формами сосуществования — в отличие от oikos или, в большем масштабе, urbs, связанных скорее с физической формой города и не имеющих какого-либо политического значения. Указывающий только на структуру застройки города и его функционирование и лишенный всякой политической окраски, urbs может быть истолкован просто как совокупность людей — семей и кланов, а также как системы, обеспечивающие их передвижения по городу. Форма организации этой людской массы — «общежитие», что буквально значит не более чем со вместное заселение определенного места.

Civitas — это собрание свободных индивидов, объединенных осознанием и совместным использованием общественного пространства, сам факт существования которого делает их гражданами. Можно предположить, что римские civitas и urbs дополняют друг друга, подобно technè politikè и technè oikonomikè (polisи oikos). Если oikos касается лишь сферы сосуществования в отдельном доме, то urbs трактуется шире, как структура, созданная для обеспечения жизни городской конгломерации. Эта структура располагается между зданиями, или в пространстве infra; это и есть инфраструктура. Если в политическом смысле пространство infra подталкивает к отделению и конфронтации, то в контексте urbs infra — это пространство соединения и интеграции. Urbs — это инфраструктура, сеть, начинающаяся с отдельного дома, а затем разворачивающаяся и соединяющая отдельные жилища в органическое целое, превосходящее любое политическое пространство.

Главная задача urbs — обеспечить функционирование частного пространства семьи и присоединить его к инфраструктуре. В римском городе urbs и civitas обозначали два самостоятельных, но взаимодополняющих сообщества, которые пересекались и сосуществовали в общем контексте. Поэтому уже в римском городе проявляется актуальная и сегодня дилемма, свойственная городу как таковому. Во-первых, речь идет о запросе на правильное функционирование города в качестве пространства сосуществования. Это функционирование основано на экономическом управлении и физическом воплощении этого управления в планировке города (urbs), без которых жизнь в городе будет лишена как удобства, так и безопасности. Во-вторых, существует потребность в дискуссии и конфронтации, то есть в политической жизни, в civitas: без нее город станет просто многократным воспроизведением отдельного дома с предсказуемым и деспотичным устройством. Попытка найти общее решение для удовлетворения этих потребностей была щедрым источником тоталитаризма в прямом смысле этого слова — как управления человеческими сообществами на основе единой тотальной системы, где не делается различия между частным и общественным аспектами поведения человека.

Однако с возрождением западноевропейского города, спустя несколько веков после распада римской цивилизации, различие между urbs и civitas не просто исчезло — скорее экономический императив urbs постепенно взял верх над политической идеей civitas. В отличие от греческого polis и римского civitas, происхождение которых было по сути политическим, возрождение западного города на рубеже II тысячелетия н.э. стимулировалось в основном экономикой. Совершенствование сельского хозяйства и развитие кустарного производства привели к росту населения и созданию совершенно новых форм жизни и труда. Хотя эта новая форма возникла в рамках аграрной феодальной системы, выстроена она была на основании системы экономических взаимоотношений. Постепенное усиление буржуазии — новой социальной группы, отождествляющей себя в первую очередь с экономикой, определило (и до сих пор определяет) саму идентичность современного города. Буржуазия создала новое сообщество, уже не civitas, — скорее оно представляло интересы частных собственников, которые и формировали новый вид «общественных интересов». Между тем эта новая форма общественных интересов парадоксальна. По сути она является частной, поскольку относится к экономическим интересам лишь одной из частей социального организма, однако де-факто становится общественной, потому что касается основных функций современного города и государства — обмена товарами и трудовой деятельности, то есть именно того, что теперь призван поддерживать и развивать urbs. Так, колониальный урбанизм в Южной и Северной Америке был идеальной проекцией этого нового порядка. Неслучайно законы Вест-Индии, регулировавшие строительство новых городов в американских колониях Испании, основывались на тезисах Альберти, изложенных в его трактате «Десять книг о зодчестве» («De re aedificatoria»). В Новом Свете, как и в колониях Римской империи, экономическая эффективность урбанизации обеспечивалась военными методами освоения территорий. В результате кризиса Старого порядка, начала индустриализации и утверж ения капитализма форма urbs поглотила идею civitas настолько, что последние триста лет мы наблюдаем триумф новой формы человеческого взаимодействия, всецело построенного на главенстве urbs. Начинается процесс урбанизации.

Слово «урбанизация» ввел в оборот испанский инженер и градостроитель Ильдефонс Серда: он теоретически обосновал эту концепцию в своей книге 1867 года «Общая теория урбанизации» («Teoría general de la urbanización»). Понимая чрезвычайное значение феномена, который он пытался описать, Серда говорил об изобретенном им понятии урбанизации как о прояснении «концептуальных» особенностей новой парадигмы. Необходимыми условиями для этой — основанной на капитализме — парадигмы были безграничность и полная интеграция потоков и коммуникаций, которые Серда описывал как невиданный прежде, «бескрайний бурлящий океан людей, вещей, самых разных интересов, тысяч разнообразных элементов», где все взаимодействует и тем самым порождает тотальность, которую уже не в силах сдерживать конечная форма старых территориальных образований, таких как город. Именно по этой причине после тщательного исследования происхождения слов, подходящих для описания этого нового состояния, он придумал понятие «урбанизация» — производное от urbs. Серда искал замену слову ciudad, которое, по его мнению, было слишком тесно связано с понятием civitas:

Поскольку подлинный смысл слова urbs относится только к физической стороне организации построек в городе, говоря об их обитателях, [римляне] употребляли слово civis (гражданин), из которого они выводили все понятия, обозначающие вещи, предметы, обстоятельства и качества, связанные с жителями. Слово urbanus (от urbe) относилось к физическому устройству urbs: жители никогда не называли себя urban, так как этот корень не предполагал такого использования.

Таким образом, Серда отводил место новым формам жизни не в городском центре с его монументами и символическими пространствами, а за его пределами, в пригородах. Состоящие только из дорог и частных домов, пригороды, по мнению Серды, предлагают лучшие условия для проживания, а потому главная задача урбанизации — максимально расширить инфраструктуру, с тем, чтобы распространить среду обитания людей за пределы символических пространств исторического города. «Превратить город в деревню и деревню в город», — вот двойная суть его урбанистической программы.

«Общая теория урбанизации» была написана в качестве обоснования созданного Сердой проекта расширенияБарселоны, который традиционно считается первым в истории планом города, где систематически использовались научные методы, например статистика. Эти методы были призваны обеспечить равномерное и управляемое перераспределение общественного богатства. С их помощью в городское планирование были введены методы управления, нацеленные на достижение общего благосостояния и экономический контроль над рабочим классом, а значит, на обеспечение безопасности городского пространства. Для этого Серда начертил решетку из квадратных кварталов со стороной 133 метра, равномерно распределяющих услуги и дороги по территории города. На каждые девять кварталов приходился один религиозный центр, на каждые четыре квартала — рынок, парк — на каждые восемь, больница — на каждые шестнадцать. Плотность населения должна была составить 250 человек на гектар: этот стандарт гарантировал наилучшие санитарные условия. Тщательно разработанный проект, в котором были важны как геометрия решетки, так и экономически обоснованный подход к градостроительству, свидетельствует о политической задаче Серды предотвратить классовые конфликты, устраняя классовые различия. Хотя его концепция урбанизации и заимствует принцип damero (колониальные города, построенные в виде шахматной доски), идеи Серды о среде обитания человека равносильны революции Коперника.

Человек больше не зажат в рамках идеологической и исторической концепции города; он может жить в бесконечном пространстве, простирающемся за границы исторических центров городов настолько, насколько позволяет техническая и экономическая продуктивность. Потенциально бесконечная, сетка кварталов Серды должна была заполнить пустое пространство между старой Барселоной и окрестными городками, создавая море новой городской инфраструктуры, омывающее ранее отдельные районы. В отличие от беспощадного рассечения Парижа бульварами, предпринятого после 1848 года бароном Османом, научный метод Серды был направлен на распределение социальных сервисов, что в контексте его реформаторского подхода повышало уровень жизни рабочего класса и одновременно предоставляло инструмент контроля над ним. Урбанизация в том виде, как она представлена в плане Серды для Барселоны, не обладает пафосом репрезентативного или знакового проекта. Это просто инструмент, чья суть — в функции создавать наилучшие условия для воспроизводства рабочей силы.

Франсуаза Шоэй утверждала, что отличительная черта идеи урбанизации Серды — это ее научный тон. Его неожиданным открытием стала возможность связать процесс управления городом и технический прогресс. Технический прогресс и управление становятся синонимами, когда речь заходит об обеспечении совместной жизни людей, экономического роста и социальной защищенности. Урбанизация прочно и конструктивно связывает желание улучшать жизнь людей в городской среде с возможностью создания плодородной почвы для воспроизводства рабочей силы и контроля над нею, то есть управления. Косвенным следствием теории Серды становится подавление всего политического в городе в пользу той формы власти, которую Джорджо Агамбен назвал paradigma gestionale («управленческой парадигмой») — экономикой в ее изначальном смысле, как управления домом. Можно утверждать, что идея урбанизации предполагает замещение политики экономикой в городском управлении. Сегодня эта замена настолько очевидна — почти банальна, — что вопрос заключается не в том, какая политическая сила

управляет нами, а в том, управляет ли она нами вообще.

Не живем ли мы под гнетом тоталитарного управления, основанного на экономике, которая уже, в свою очередь, использует различные политические методы — от диктатуры или даже войны до демократии? Разумеется, экономика играет в политику, но и ее политическая составляющая в конечном итоге направлена на утверждение именно экономических критериев как основных принципов организации среды обитания человека. Главное, что начиная с Серды основное место взаимодействия людей смещается из политического пространства города в экономическое пространство дома.

Аурели П. (2014). Возможность абсолютной архитектуры.

• Пьер-Витторио Аурели: «Лишь у немногих архитекторов есть собственный проект». Интервью с автором книги.

Источник: http://strelka.com/